Анализ постулата ограниченности в психологии

Любая гипотеза (как и любая теория) с точки зрения после­дующего развития науки неверна или, по крайней мере, неточна. Но такая ошибочность научного творчества не должна действо­вать удручающе. Труд Эвклида не стал бессмысленным после по­явления неэвклидовых геометрий, астрономические изыскания Птолемея не теряют значения и после отказа от геоцентрической системы, закон Эббингауза не перестает быть законом, даже если интерпретировать его как следствие феномена неосознанного не­гативного выбора. Сила науки заключается не в том, что она всегда опирается на правильные положения, а в том, что она умеет корректировать неправильные.

Возможность коррекции — основа нормальной познаватель­ной деятельности. Даже в психиатрии признаком бредовой идеи является не само по себе ложное суждение или ошибочное убеж­дение, а то, что эта идея не подвергается изменениям, не коррек­тируется, несмотря на то, что практика иногда ощутимо показы­вает ее нереальность. Известны достаточно тонкие способы логи­ческой аргументации, позволяющие вопреки всему сохранить са­мую абсурдную идею. Не случайно метологи предостерегают уче­ных от применения этих способов, предлагая рассматривать их появление в структуре обоснования как признак дефектности обосновываемой гипотезы.

Простейший способ, обеспечивающий сохранение любой гипо­тезы, таков: как только мы сталкиваемся с эмпирическими дан­ными, противоречащими исходной гипотезе, мы немедленно усложняем эту гипотезу, включая в нее сами опровергающие данные. Пусть, например, я исхожу из теории, что все лебеди — малиновые. Мне говорят: «Да где ты видел малинового лебедя? Смотри — вой плавает белый!» Я отвечаю: «Наблюдение дока­зывает, что все лебеди только малиновые и белые». «Да, но вот плавает еще и черный!» «И это верно: все лебеди малиновые, бе­лые и черные». (Или даже более сильный вариант ответа: «Все лебеди малиновые, но некоторые из них кажутся белыми или чер­ными») При такой защите никакой опыт не опровергнет гипотезу о малиновых лебедях.

Вводя все новые и новые допущения, можно подтвердить все, что угодно. Судя по всему, именно таким путем выдающемуся мыслителю прошлого Горопию (Иоганну Бекану) удалось дока­зать, что все языки произошли от фламандского. В честь этого со­бытия Лейбниц даже предложил назвать такой стиль доказатель­ства горопизированием. Для И. Лакатоса факт наращивания допу­щений в ответ на увеличение эмпирического базиса науки служит показателем перехода обосновываемой научной концепции в фазу регресса. В. Н. Костюк предлагает вообще запретить подобного рода научную деятельность: «Проверяемые допущения не должны представлять собой растущей конъюнкции допущенной при уве­личении числа экспериментов. В противном случае любое утверж­дение можно согласовать с любым экспериментом».

Горопизирование, однако, встречается в науке гораздо чаще, чем может показаться на первый взгляд. В качестве примера рас­смотрим способы, с помощью которых психологи сохраняют весь­ма популярное представление об ограниченности познавательных возможностей человека.

Вначале небольшая историческая преамбула. Эксперименталь­ный метод, оказавший решающее влияние на возникновение пси. хологии как самостоятельной науки, повлиял и на некоторые кон­кретные представления о психической реальности. Метод предпо­лагает измерение. А потому — в отсутствие других теоретических конструкций — то, что можно измерить, стало постепенно тракто­ваться как непосредственная характеристика психической реаль­ности.

Что же можно измерять? Свободный словесный отчет, как и естественное поведение испытуемого очень трудно шкалировать, а тем более интерпретировать (во всяком случае без соответст­вующей теории). Кризис инстроспекции как метода изучения пси­хического это только подтвердил. Постепенно основными измеряе­мыми параметрами во всех областях психологии стали ограниче­ния в возможности выполнения испытуемыми экспериментальных заданий: скорость — минимальное потребное время для ре­шения, точность выполнения задания, число ошибок. Будучи лишь наблюдаемыми проявлениями каких-то психических процессов, сами эти измеряемые параметры требовали объяснения. Их же стали — не всегда осознавая произвольность такого решения —  интерпретировать как параметры, характеризующие границы пси­хических возможностей человека